Я тоже когда-нибудь смогу стать такой же красивой —
Я буду делать вещи красиво, спать свято, одухотворённо жевать печенье...
Я буду ходить по сцене босиком и в цветных карибских рубашках.
И любить — просто так.
Есть люди-маяки, и ты идёшь на свет.
Только о любви все как-то настолько одинаковыми словами, об одинаковых жестах, об одинаковых утрах, что зажимаешься и молчишь.
Я вижу малиновые колосья — вывалянные в закате как в сахарной пудре.
Скобы фонарей вдоль трассы... ощетинившиеся в небо стройными рядами выпаянных рёбер.
Бабушки ругаются матом, сидя в одиночестве на остановках, вокруг них снег тает от солнца... и сероржавые балконы поблескивают влажными сосульками, а в середке этого всего крошева девочка, у которой умирает воображаемый друг.
Я очень боюсь о красоте — у неё совсем другие глаза, даже у весны таких нет, даже у смертельно голодных дворняг.
У красоты дорогие евроцентовые глаза — и нереальные — как у простых нассвами в приличном мебельном магазине... понимающие где-то внутри, что до кухни мечты не хватает всего-то плюс-минус полутора лет — это если не есть, не спать, откладывать всю зарплату до последней 1 коп. и.
Есть только две возможности взирать на поток жизни сверху, всепрощающим и мудрым, — быть изгнанным или уйти самому... две возможности — и никакой разницы.
Для живой мечты нет преград — она просачивается сквозь трамваи, хватает за плечи и заставляет поднять глаза наверх, в голубое небо, по дороге на работу... и заметить, что в сером, обшарпанном кубике дома из окна девятого этажа тоже кто-то смотрит — и не следит за машиной, не проверяет, есть ли пробка на улице и вовремя ли увезли мусор с помойки... а тоже — на небо.
Для живой мечты моя — мёртвая.
И хорошо, что не с кем её делить, — ибо к трупам нельзя так кощунственно применять простейшие арифметические действия.
Март... сейчас это слово даже не ассоциируется с названием месяца, и уж совсем не заметно, что я — в нём. Но, словно сегодня Луна в Козероге, я слышу, как выходят в окна вдруг весенними вечерами. Просто — так. Кончаются, а после остаётся тишина, с лёгким послевкусием ля минор, как в «Концерте для фортепиано с оркестром» Грига... в которой носятся тени... носятся — и изнашиваются, постепенно — железные подошвы на сапогах Фантазии... всё и происходит именно в тот миг, когда с последним кровоточащим шагом она оступается.
Падает.
Ledum Palustre